В 2020  г. вышла в свет книга Льва Борисовича Залесского «Путь жизни». В этом мемуарно-дневниково-эпистолярном произведении есть несколько страниц, посвященных его раннему детству, которое пришлось на годы Великой Отечественной войны. Для людей вынужденных покинуть родные места война нередко была связана с многочисленными лишениями, полуголодным существованием, мытарствами в поисках терпимого пристанища. Так сложилось, что Левушка Залесский часть своей жизни в эвакуации провел в селах Воротынского района Горьковской области. Не смотря ни на что, он мечтает побывать в наших краях, найти какие-то следы тех трудных лет, «мест памяти».  

Лев Борисович любезно предоставил свои воспоминания для публикации на нашем сайте. 

* * *

«Поскольку при постановке нашего дома в Москве на ремонт родители выбрали временную прописку, в начале войны маму со мной и одним чемоданом эвакуировали в Горький, отец в своём издательстве (Партиздат) перешёл на казарменное положение и до конца войны жил в спортзале издательства, где стояло 100 коек.

На этом заканчивается совместная с ним биография семьи.

Когда нас эвакуировали, можно было выбрать направление. Мама назвала Горький, потому что там жил её родной брат Миша. И ещё в Горьком в здании речного училища работал завхозом Осип – пожилой отец жены другого брата мамы. Осип жил в холодном техническом подвале училища.

Вернёмся в Горький, 1941 год. Миша с Бертой жили в 12-метровой комнате с ещё 2 соседями. Физически разместиться там надолго было нереально. Кое-как перезимовали у Осипа. При этом, чтобы не умереть с голоду, маме надо было работать.

Ей удалось пристроить меня в детсад на улице Ульянова, рядом со сквером Дома пионеров. Но у меня отнялись ноги, и мама возила меня туда на санках, а там я сидел весь день верхом на стуле лицом к спинке. Там я встретил новый, 1942 год. Имеется фотография 18 малышей в маскарадных костюмах, воспитательницы и Деда Мороза, на обороте которой почерком мамы написано: «Снимок с детским садом в г. Горьком 4/I 42 г. (у елки)», на которой в левом нижнем углу виден я в костюме зайчика.

Весной с помощью Миши мама получила работу (без жилья) в отдаленном районе области. По разным причинам за войну она 5 раз меняла работу, и мы переезжали, проживая в случайных углах и перебиваясь с пшена на воду. В одном месте (то ли Фокино, то ли Сомовка, а ещё было Варварино) ей выделили участок земли в 5 км от деревни, на котором она посеяла просо (это при её-то зрении, плохом сердце, отсутствии опыта и полном неумении ориентироваться), а потом  собрала урожай и на себе принесла домой. Работали тогда без выходных и ненормированно, так что свои “сельхозработы” она делала в темноте.

С Варварино связана история с систематическим угоранием. Мама работала допоздна, и в доме, кроме меня, была только пожилая хозяйка. Она топила печь, и закрывала трубу ещё до полного прогорания дров, так, что у меня начинала болеть голова, и я на грани потери сознания выбирался на лестницу в сени. Лучше мёрзнуть, чем мучиться в угаре.

В трёх местах мама устраивала меня в детсад, в других я пасся самостоятельно. В пятилетнем возрасте состоялось моё первое публичное выступление. Дело было в январе. Мама взяла меня на торжественное собрание, посвящённое дню памяти Ленина. После официального доклада партсекретаря варзавода (это Фокино, мы жили при Варзаводе, который делал варенье для армии) прозвучал вопрос: “Кто хочет выступить?” Наступила тишина, желающих не было, и на сцену пошёл я. Там, встав на табуретку, я прочитал стихотворение о Ленине. Успех был большой.

Там мы жили в каком-то казённом помещении. Помню, что хлеб мама пекла сама в печи (и этому пришлось научиться!). Мне разрешалось слепить свою маленькую булочку из ржаного теста и запечь вместе с большой.

Неместная внешность и совсем экзотическая фамилия не проходили без последствий. Ещё раньше, в Чугунах, где мама работала экономистом на спиртзаводе и мы жили у Лизы Дедюкиной, я ходил в детский сад спиртзавода, располагавшийся в двухэтажном доме с печным отоплением. Местные старшие мальчишки в пути и на входе «угощали» меня кличками, снежками и тумаками. Так что девочка лет четырнадцати-пятнадцати (тоже из эвакуированных) временами сопровождала меня, при этом доставалось и ей. Наверно, непривычно чёрная шевелюра подвигла одного из моих «коллег» сбросить мне на голову полено со 2-го этажа, когда я был на первом. Пролом, кровотечение… Там же, в Чугунах, нас выводили летом на подкормку, когда появлялась земляника. Сообщаю рецепт и технологию: сорвать лист берёзы, сорвать ягоду земляники, положить ягоду на лист и свернуть эту композицию пирожком, после чего съесть. Большим лакомством считалась дуранда. Это были лепешки из сушеного жмыха, остатков семян подсолнечника после выжимания из них масла.

Мама организовывала витаминную поддержку дома, собирая в лесу малину. Преимущественно на опушке, чтобы по звукам не терять направление для возвращения. Однажды, как она рассказывала, она отчётливо услышала, как кто-то шумит и дышит по другую сторону куста. Когда она окликнула «кто тут?», этот кто-то с треском бросился наутёк. Скорее всего, малиной лакомился медведь.

И ещё один источник пополнения нашего рациона – погибшие куры. Дело в том, что в те годы Казанское шоссе проходило по деревенской улице (позже шоссе прошло в километре от деревни). И хоть и не часто, по ней пролетали машины. Попавших под колёса кур хозяева не ели, а отдавали нам.

С военной порой связаны ещё два воспоминания.

Наверно, тогда мы жили в Чугунах. Отцу в Москве сделали операцию, после чего полагался длительный больничный отпуск. И он приехал к нам. Чтобы не сидеть на шее, он устроился ночным дежурным на конюшню и спал там около лошадей…

1944-1945 годы мы жили в селе Михайловском Воротынского района. Это на восток от Горького, вниз по Волге около 130 км. Воротынец на правом берегу (как Горький), а Михайловское – на левом. Довольно большое село: там и затон для отстоя судов и леспромхоз. Село в 3 км от Волги, а детсад, куда мама меня устроила – в затоне, недалеко от берега. Жили, конечно, в частной избе, где нам предоставили «переднюю» – довольно большую и светлую комнату. В детсад я ходил сам, иногда после сада заходил к маме, она работала экономистом в конторе леспромхоза. Когда мне было без 2 месяцев 7 лет, в детсад пришли из школы познакомиться с потенциальными первоклассниками. Я был признан годным, и 1-го сентября пошёл в школу.

О школе воспоминаний не сохранилось, но через несколько дней туда нагрянула мама (отпросилась пораньше с работы), поговорила с учительницей. Видимо, та произвела неблагоприятное впечатление (мама потом говорила, что она и по-русски говорить не умеет), потому что мама увела меня прямо с уроков, упросила директрису детсада в порядке исключения подержать меня ещё некоторое время. Кстати, по некоторым признакам заведующая детсадом была тоже из эвакуированных – она запомнилась нормальным русским языком, без элементов местного говора.

Запомнилось буйное веселье на Пасху весной 1945 года. На поляне недалеко от конторы лесхоза воздвигли качели с высокой перекладиной. А немногим позже – день Победы. Нас отпустили раньше из детсада, на площади масса кричащих, ликующих людей.

Мама же стала пробиваться поближе к цивилизации.  Думаю, что опять помог дядя Миша, и мы оказались в районном городке Семёнове. Это в 70 км от Горького на железной дороге Горький-Киров, около 20 тыс. жителей. Переезжали мы на полуторке. Опять частный дом почти в центре городка, недалеко двухэтажная школа, а на окраине – лагерь для военнопленных немцев, которые производили что-то из товаров народного потребления. Там мама опять получила работу экономиста в конторе лагеря, а я снова пошёл в первый класс.»

Лев ЗАЛЕССКИЙ