В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ

(воспоминания В.С. Фролова)

 

Долгий боевой путь прошла 87-я гвардейская стрелковая Перекопская ордена Суворова дивизия, прежде чем войти в Восточную Пруссию и штурмовать вместе с другими соединениями вторую столицу третьего рейха- Кенигсберг. Солдаты и офицеры 87-й сражались у стен Волгограда, гнали по заснеженным степям танковые колонны хвастливых генералов Фон Клейста и Манштейна, старавшихся деблокировать 6 немецкую армию, обречённую на разгром, форсировали реку Чатырлык, разбивая Имуньские позиции противника, освобождали Севастополь, Прибалтику…

Трудно подсчитать все героические победы дивизии, но и тяжело- трудно подсчитать погибших в боях. Десятки раз дивизия пополнялась новыми и новыми резервами, чтобы продолжать наступление.

И вот начало апреля сорок пятого года, опаленное и тусклое. Через Мазурские озера советские войска с боями подошли к Кенигсбергу. Победа была близка, но по безумному приказу Гитлера, руководившему лично обороной Кенигсберга, фашисты упорно и жестоко продолжали сопротивляться, не считаясь с потерями. Потому с устроенной грустью мы прощались каждый раз с убитыми товарищами.

Накануне штурма немецкое командование гарнизона отклонило советское предложение о сдаче, и на город обрушились тысячи бомб. Небо походило тогда на развороченный гигантский улей, под которым молниеносно вырастали столбы из дыма.

Утром седьмого апреля после мощной артподготовки наши подразделения поднялись в атаку среди неосевшей еще пыли от разрывов снарядов. Первые метры показались долгими. Кто-то упал, кто-то охнул, но мощное «ура!» упорно продвигалось вперед и вскоре загремело в передних траншеях фашистов. Здесь прокладывало путь коллективное геройство. Действовали и автоматами, и гранатами, а иногда вступали и в рукопашную схватку.

Солдаты распалились. Вместе с неохотой стремительно пронеслись «тридцатьчетверки», а сзади догоняли «СУ-152». Некоторые из гитлеровцев пытались сдержать натиск отчаянными контратаками, но большинство серозеленых, подняв руки, кричали: «Гитлер капут!»

На второй день наступления перед 87-й дивизией предстал форт № 5-а «Ландорф». Это было хорошо укреплённое подземно- крепостное сооружение, на котором росли деревья. Его окружали ров, наполненный водой. Форт блокировал 261 полк, тогда как два других, 262 и 264, продвигались к окраине Кенигсберга. Комдив, генерал Тымчик, принял смелое решение и предложил составу форта капитулировать, для чего послал под белым флагом капитана с переводчиком и двух пленных офицеров. Мы с затаенным дыханием провожали своих в подземное логово фашистов. Через полчаса парламентеры возвратились. Командир форта просил на размышление сутки. Комдив направил капитана вторично с ультиматумом немедленной капитуляции, и вместе с тем саперы инсценировали подготовку к подрыву форта, а располагавшиеся сзади артиллеристы изготовились к сокрушающим залпам. Нервы фашистов сдали, и через полчаса мы уже осматривали форт, который пал первым из всей системы фортов Кенигсберга. После «Ландорфа» 261 полк к вечеру восьмого апреля подравнялся с соседними полками, которые вклинились в город. Всю ночь не затихали жаркие бои. Что-то ужасное, грохочущее, багровое, желтое, красное заполнило улицы и переулки. Только днем 9 апреля мы встретились с наступающими с юга и севера. Солдаты обнимались, стреляли в воздух, поздравляли друг друга с удачным штурмом.

Кенигсберг лежал в развалинах, дымился. Пламя зализывало зияющие воронки и проломы. Многометровые призывы о победе и смерти сумасшедшего фюрера, намалеванные на стенах, рухнули вместе со стенами.

Исковерканные «Т-3», «Т-4», опустив вниз хоботы орудий, поникли. Громоздкие «Фердинанды» неестественно запрокинулись на бок. Бесконечные колонны пленных немецких офицеров и солдат растянулись на многие километры.

Покидали город и жители- пруссаки. Гнездо фашизма разорилось. Победу праздновали недолго. Впереди предстояло пройти с боями через Пиллау, Фишхаузен, косу Фришнерунг поредевшим ротам и полкам, и я бесконечно обрадовался, когда вновь встретил своих земляков- Фомичева Александра из Воротынца и Морозова Николая из Гагина, откомандированных в период уличных боев к минометчикам. На реке Прегель мы втроем праздновали встречу, радостно сознавая, что все живы, хотя у меня пулями пробило котелок, у Фомичева разорвало полы шинели осколками, у Морозова обожгло ногу огнем. Мы вспоминали родные места, своих родных и удивлялись, глядя на природу, спорящую с войной. Над нами пролетел майский жук, дальше порхнула бабочка из чумазого разбитого бункера, на памятнике, наспех сколоченном младшему лейтенанту из Ярославля, сидела зорянка и не вовремя завела свою тихую мелодию, из- под гари и копоти на берегу проглядывали цветы, похожие на дубравную ветряницу…

Сквозь сполохи и дымовые завесы на горизонте слегка покачивалось солнце. Орудийные громы удалялись на запад.

 

Последние залпы

 

Преодолевая сопротивление

Зимой сорок пятого пос­ле форсирования Немана 43 армия, в которую входила и 87 гвардейская дивизия, не без серьезных потерь, упорно продвигалась вглубь Вос­точной Пруссии, разгромив фашистов под Гумбиненом, Инстенбургом, Тапиау. Полу­кольцо советских войск постепенно сужалось вокруг крепости Кенигсберг. Гитлер объявил сам себя командующим восточно-прусским фронтом и заявил, что применит новое оружие, не допустит русских в Кенигсберг.

Обходя болота, нам каза­лось, что здесь, в Мазурских топях, мы оторвались от соседей и кругом немцы. Так было под фольварком Брух, недалеко от Веженау. Полкам 87-й и других дивизий пришлось потесниться под напором отборных сил немцев. Это контрнаступление Гитлер предпринял, чтобы спасти порты Пайзе и Пиллау, а, следовательно, и Кенигсберг, со стянувшимися там не­сколькими немецкими армиями.

Брух не спас немцев. Передний край «заиграл» и их временный успех был ликвидирован. И снова нам пришлось находить среди груд убитых фашистов своих, замерзших погибших пулеметчиков, и молодых, и старых, застывших в ватниках у пулеметов. Шапки-ушанки валялись рядом, юношеские русые волосы касались седых. Их шевелил ветер…

Под прощальные залпы мы хоронили погибших в братских могилах, ставя на­скоро сколоченные памятники. Противны были тогда черепичные крыши домов, ак­куратность фольварков, асфальтовых дорог и ровно постриженные кустарники вдоль их…

 

Перед наступлением

Все знали — завтра, 6 апреля, штурм Кенигсбер­га. Готовились основательно. Ночь выдалась темной, мозглой. Позиции врага четко обозначались вспышками ракет, «паникадил», а наши— зажженными кострами из дров, толя во избежание ошибок при атаках с возду­ха.

Нас пятеро, собравшихся в мокром, наполовину заполненном водой окопе. На головы накинули брезент, а в окопе жгли трубчатый порох, чтобы согреться.

Тепло шло, но дым затруднял дыхание. Приходилось часто приподнимать брезент. Вспоминали родные места, прошедшие с огнями воро­нежские и орловские просторы, Белоруссию, Прибалти­ку, где пришлось воевать много и долго, и никак нам не хотелось в последнее время перед Победой погибнуть здесь. Еще раз обвели химическим карандашом на внутренней опушке брюк свои фамилии, имена, номер полевой почты. Мы знали, для чего это, и поеживались от недоброй мысли, хотя «смертники» всегда лежали в кармашках. А если? … Лучше не думать.

Послышался нарастающий гул наших самолетов. Одни волны «звездного» налета следовали за другими. Небо превратилось в разворочен­ный муравейник, светящий­ся, вспыхивающий, разрывающийся. В «звездном» налете каждой машине определена заранее цель, квадрат. Пото­му ошибки возникали редко. Над позициями немцев и Кенигсбергом повисло зарево. Доносился грохот. Мы снова укрылись брезентом, допили фронтовые дозы водки, согревались, прижавшись друг и другу в ожидании сигнала к наступлению.

 

Наступление

Перед рассветом ахнули от множества залпов артподготовки земля и небо. Огне­вые дуги «Катюш», светя­щиеся шары снарядов летели в сторону немцев и там, где они касались вражеской земли, взметалось красно-оранжевое пламя и лишь по­том громыхало. Так продолжалось полтора часа.

И вот наступление! Атака!

Заученные годами слова, но нелегко даже мужественному солдату выброситься из траншеи на открытую мест­ность и бежать навстречу пулям, осколкам, огню.

Вся 43 армия поднялась из земли и при поддержке танков и самоходных ору­дий ринулась на немцев. Кто-то тут же падал, не сделав еще ничего, не пробежав сотни метров. Шедшие СУ-152 застряли в низине. Наш 261 полк ворвался во вра­жеские траншеи. Фомичев Александр, земляк из Елвашки, растянулся от удара, Морозов Николай из Гагина «споткнулся» тоже. Останавливаться было нельзя. Перепрыгивая через убитых немцев в серо-зеленых прорезиненных костюмах, гвардейцы смело опрокинули оборону врага. Бойцы и автоматы накалились, слились воедино. На закопченных грязных лицах сверкали распаленные глаза. У меня пробило ложу автомата, слегка задев руку. Сменив автомат на немец­кий, продолжал свое дело в общем наступлении.

Атака в полосе наступления 262 полка захлебнулась. Перед полком грозно ощети­нился орудиями, пулеметами, другими огневыми средствами форт «5а Ландорф», на котором с давних пор росли высокие деревья. Форт бло­кировали.

— Что предпринять? — обдумывал комдив Тымчик после донесения компол­ка, доставленного       мной (связь временно наруши­лась).

Через час посланные с ультиматумом о сдаче форта парламентеры возвратились. Враг просил сутки на размышление.

—       Ни минуты! — решил комдив, — Нужно воспользоваться нерешительностью не­мцев! Вскоре под прикрытием саперы через глубокий водный ров к форту, инсценировали подготовку к взрыву. Нервы врага не выдержали. Они выкинули белый флаг. Впервые я увидел церемо­нию сдачи форта и выстроившийся солидный гарнизон при знаках   отличия. Что больше замечалось в гла­зах завоевателей? Отчаяние, страх, безразличие к проис­шедшему, подавленность? Мне показалось, что в их глазах отразилось все.

 

В Кенигсберге

 К вечеру 8 апреля 262 полк подравнялся и действовал с другими на окраине Кенигсберга. Нас догнали СУ-152, и вовремя. Они обработали нужные места железной дороги, заваленной платформами с лесоматериа­лом. В другом месте при штурме мы ворвались в театр и после выкуривания оттуда немцев примеряли парики, камзолы, шпаги…

— Мальчишество! — упрекнул нас комвзвода. Может быть…

Еще дальше— заскочили в ресторан и после перестрелки с немцами расстреливали ряды дорогих вин. А в юнкерское училище проникли с помощью артобстрела. Его защищали эсэсовцы. Очищен первый, второй этаж. Перебравшись на третий, мы проникли в просторную залу. Туда нас умышленно про­пустили притаившиеся эсэсовцы и затем открыли из двери такой огонь, что мы растерялись. Из пятнадцати автоматчиков погибло семь. В довершение всего эсэсовцы бросили дымовые шашки. Ничего не стало видно, ды­шать трудно, а из дверного проема бьет и бьет пулемет. Мы заметались. У сержанта Шушукина Миши, к счастью, оказалась штурмовая лесен­ка (перед наступлением ее иметь должен каждый, но мы их побросали), Шушукин за­цепил за крюк конец лесенки и сбросил лесенку в ок­но, придерживая. Мы по очереди успели спуститься до первого этажа, как сверху прогремел взрыв. Лесенка оборвалась. Мы полетели вниз, сильно ушиблись. Но поднялись и вновь устремились наверх с подкреплением. После ожесточенных схваток училище все же взяли. С удивлением мы разглядыва­ли портреты нацистских генералов Гальдера, Бокка, Рунштедта и других. Пере­дышка и вновь вперед. В парке на нас выскочили ра­неные медведь и верблюд, вероятно, бежавшие из зоо­парка. Мишку пришлось за­стрелить, а верблюда сдали артиллеристам.

А с чердаков, верхних этажей били и били. Лишь огнеметы, сорокопятки застав­ляли их замолчать. Гражданского населения почти не было. А вот с поднятыми руками из подвалов выходили солдаты и офицеры с виты­ми погонами и многими наградами.

Всю ночь 9 апреля не затихали бои. Только днем мы встретились, страшно уставшие за трое суток с такими же уставшими, наступавши­ми с севера и юга частями 2, 10 и 11 армий. Обнима­лись, стреляли в воздух, поздравляли друг друга со взятием Кенигсберга, который лежал в развалинах, а дымы застилали воронки и проемы стен. Многометровый призывы фюрера о победе и боге, намалеванные на стенах, рухнули вместе с ними. Повер­женные Т-3 и Т-4, опустив хоботы орудий, замерли. Громоздкие «Фердинанды» запрокинулись набок. Колонны пленных растянулись на многие километры под охраной всего с полсотни советских бойцов. Некоторые из плен­ных улыбались: —Гитлер капут!

Раньше бы так…

 

Короткая передышка

Воль реки Прегель бы­ло тесно от скопившейся боевой техники и военных. Ря­дом с автоматчиками распо­ложились артиллеристы – гаубичники, дальше — связисты, танкисты… Улыбались, умывались, чистились, поднима­ли тосты за Победу. Доносились мелодии из трофейных аккордеонов, песни, возгласы… Над нами пролетела шестерку «Илов», покачивая в знак приветствия плоскос­тями.

Немного захмелев, дели­лись впечатлениями о прошедших боях и вспоминали родные места, своих близ­ких… Мы радовались, что остались живы и теперь на­всегда. Моя радость была двойной. Возвратились раненые Фомичев и Морозов, встретил земляка из Воскресенска, начальника шифро­вальной группы капитана Константина Соскова. Когда я зачерпнул своим котелком воду из реки, то из пробитых пулями отверстий брызнули струи. Все засмеялись. Да и у Фомичева полу шинели изорвало осколком, а у Морозова деревенела раненая но­га. Вместе горевали о Шушукине Мише, оставшемся навечно в юнкерском учили­ще после взрыва гранаты.

А жизнь продолжала спорить со смертью, войной, пересиливала. Над кустарником   закружилось   несколько бабочек, из разбитого бунке­ра показался какой-то зве­рек, вроде ежа, на разбитой немецкой самоходке раззвенелся бог знает откуда взявшийся зяблик, из-под копоти на берегу проглядывали цветы, похожие на дубравную ветреницу. Кто помоложе — чуть было не свернули себе шеи, глядя на проходивших мимо связисток и медичек. Они ушли, и во рту вновь появился забытый было горький привкус войны с запа­хом павших. Потом он долго преследовал нас. Наступал вечер. Сквозь сполохи и дымовые завесы на горизонте покачивалось громадное солнце. Орудийные громы уносились на Запад, в Балтийское море.

 

Последний бой

Говорят, что он самый трудный. Мне думается не так. Для меня первый бой под Гнильцами и Понырями был куда труднее, чем в Вос­точной Пруссии. Последний бой труден может не физи­чески, хотя нагрузки сохраняются, а психологически. Инстинкт самосохранения включается полностью. В спокойной обстановке мы всегда готовы погибнуть, совершив геройство. Да, пра­вильно, если другого в бою не остается.

Умирать все же не хочется. Лучше бить фашистов до полной Победы. Подобное пришлось испытать 10 апреля, когда нас, более моло­дых, но опытных отобрали в десант на косу Фриш-Нерунг. На косе немцы не удержались бы и с неделю. Их можно было расщепать с воздуха и с моря. Но под общий накал наступления, что бы покончить с Земландской группировкой, оставлять немцев под носом представлялось опасным. Потому с хо­ду на Фриш-Нерунг через залив Фриш-Граф устремились катера, другие военные суда, самолеты. В первый и последний раз я стоял на катере с моряками Балтфлота. Море отливало зеленовато-голубым оттенком. Бурунили море отряды судов, растянувшихся на километры и видимые далеко, не то что при наступлении на земле. Бомбили косу наши самолеты здорово, со старанием.

Но как мы только приблизились к косе, морская вода вспенилась, закипела. Шквал огня из морских и других орудий, из «тигров» зарытых в песок, минометов «Лука», как мы их окрестили давно, прервали путь. Завязалась перестрелка. Наш катер приближался к суше, уже приготовились к прыжкам на бе­рег, как вдруг вспышка. Грохота я не слышал. Окружающее провалилось, исчезло… Позднее нам рассказали другое, что снаряд попал в середину катера, за ним— второй. Раненых и убитых взрывом выбросило за борт, кого в море, кого на берег. Рядом колыхались на волне бескозырки и шапки-ушанки.

Последние катера – цели достигли. Косу взяли штурмом. Меня и многих других раненых и контуженых, полузамерзших подобрали и переправили в город Гранц. Оч­нулся я через несколько су­ток, а потом пролежал всю весну, лето, осень сорок пя­того года в госпиталях. Еще в Гранце политрук вручил нам благодарность за взятие Кенигсберга от имени Вер­ховного Главнокомандующе­го. Так война закончилась для меня еще за месяц до полной Победы.

В то время мы все дума­ли, что это война последняя. И сейчас надеемся на это…

Владлен Сергеевич Фролов